Богиня шла по улицам, и вокруг нее пело лето. Воздух, тяжелый от полуденного зноя и зловония нечищеных стоков, снова наполнялся ароматами цветов, а кроны редких деревьев робко вздрагивали под вернувшимся в город ветром. Тигерд, опаленный солнцем, брошенный королем на время охоты, вторую неделю страдающий без дождя, оживал на краткие минуты ее прогулки.
Одежда богини, тонкая, прозрачная, состоящая из множества слоев, тянулась по пыльным камням и земле, лишь изредка открывая босые ноги. В длинных черных волосах, причудливо переплетенных с живым вьюнком, колко блестели черные же жемчужины.
На нее смотрели дети, а она улыбалась им, остановившись даже у одного из домов. На крыльце сидела девочка, черноволосая и зеленоглазая, как и сама богиня.
В маленькие ладони упала двузубая шпилька, увенчанная перламутрово-черной искрой. Перед девочкой сидело, утопив бесценное платье в пыли, нечеловеческое создание, прекрасное, как природа в момент цветения.
— Шир! — Девочку дернули в дверной проем красные от каждодневного труда руки. Ирна, одна из прачек мадам Мален, смотрела сверху вниз на женщину в платье аристократки, на жемчуг в руке дочери, и не находила слов.
У нее тоже была гордость. Много гордости, недаром она была женой королевского гвардейца до того, как он вышвырнул ее и дочь, подыскав партию получше. Тогда она не стала поднимать крик, как советовали ей соседки — а после жалела, оказавшись в грязном маленьком домике, вынужденная обжигать руки кипятком и разъедая щелоком. А теперь в руки ее малютки Шир сует драгоценность какая-то...
Далее...— Благодарю, госпожа, — через силу выдавила она, не отрывая больше взгляда от бело-голубого подола платья и прилипших к нему комков грязи. Красные пальцы сжали кулачок дочери, накрывая блестящую шпильку и пряча от взглядов других бедняков. — Это честь для нас.
Богиня улыбнулась, поднимаясь с колена, хотела было погладить ребенка по щеке, но не дотянулась: мать дернула Шир на себя. Она держала девочку до тех пор, пока "госпожа Лето" не свернула за угол — кусая губы и сдерживая слезы от невозможности воткнуть проклятое украшение чертовой ведьме в затылок.
Его даже выбросить нельзя: аделард оставался самым дорогим металлом у столичных ювелиров вот уже четвертый десяток лет, а за одну черную жемчужину можно купить за городом землю, домик и пару коров.
Ирна разжала руки и забрала шпильку у испуганной и удивленной дочери, поспешно закрывая дверь. Воздух снова наполняло зловоние, и почему-то сейчас оно резало нос больше обычного.
Ничего. Недолго им осталось ютиться в этом крысятнике.
Ирна еще раз поглядела на подарок. Похоже, будет правильным помолиться за жизнь шлюшки Рессы.
***
О том, как живут столичные проститутки, знали даже дети. Скромные платья шлюхи прятали под подушки, надеясь когда-нибудь выбраться из этого дела и честно выйти замуж, а на выход надевали самые пестрые и яркие наряды, что могли достать. Этим они подражали аристократии, заезжим купцам и элитным куртизанкам, живущим на содержании у своих господ. Каждая из уличных девок надеялась, что ее заберут в богатый дом, и тогда уж она не будет знать ни в чем нужды.
Маленькими стайками они собирались на улицах, через которые проезжали во дворец вельможи, и улыбались каждому, кто выглядел состоятельным. Чаще их снимали люди попроще, небогатые чиновники и лавочники, иногда — скопивший немного деньжат вор. В такие дни из комнатки, занимаемой шлюхой, доносились всхлипы и приглушенная ругань, а к следующему вечеру женщина снова уходила на дорогу или в кабак, присыпав синяки мукой.
Обычно они умирали, не дотянув до тридцати, от ножа пьяного любовника, побоев или при родах, а особо строптивые — от дурмана или руки хозяина. Почти каждая не отличалась здоровьем, с десяток на всю столицу обучились грамоте, считанные единицы (из тех, что пришли продаваться в возрасте от двенадцати и старше) умели постоять за себя. Это устраивало всех, кроме самих шлюх, но многие не видели в таком положении большой беды — другой жизни они и не знали.
Церковь чтила святость брака только на словах, первая восставая против попыток ограничить деятельность проституток. "Грешные" деньги регулярно поступали в казну от борделей и уличных королев, уходя на обеспечение городской и дворцовой стражи, и это не считая живых подарков для командиров каждой смены.
О проститутках проявляли своеобразную заботу. Избившего уличную девку ждал штраф, убившего — десять плетей. Каждая платила налог, идущий на обеспечение ее же безопасности, и даже получала отсрочку, будь на то необходимость. Проститутка могла отказать желающему ее купить, и ее за это не наказывали. За исключением того, что обязанность платить налог с нее не снималась даже в месяцы, когда клиентов и вовсе не было.
Накапливающиеся долги, ненавидящие взгляды "обманутых" жен, наркотики, "работа за защиту", невозможность доказать произошедшее насилие и мизерные шансы заняться любой другой деятельностью — то, о чем не говорила ни одна проститутка. Никому не нужны потоки жалоб, когда хочется просто спустить штаны. Поэтому первым правилом, которое заучивала каждая новенькая шлюха, было "всегда улыбайся".
Всегда. Всем. На любые слова. Недовольных потаскушек частенько находили на помойках и в сточных канавах с перерезанными глотками.
***
Рессу торговцу людьми продала мать в возрасте четырех лет. Красивый, но искалеченный ребенок не давал возможности отправить ее работать в поле или выдать за того, кто обеспечит родне жены достойную старость.
За девочку заплатили четыре золотых и семь серебрушек сверх того: торговец расщедрился, разглядев ее правую ногу, гнущуюся в обе стороны. Бордель его хозяина поставлял благородным господам самых причудливых шлюх. Особым спросом пользовались одноногие и немые, а чудное зеленоглазое создание обещало принести немалый доход.
Торговец не ошибся, и девчонка выросла идеальным товаром. В соответствии с нормами воспитания ее учили только умению ублажать мужчин и женщин, красиво говорить и читать — в виде исключения, когда стало понятно, что Ресса популярна у богачей и аристократии. Скучные шлюхи не пользовались спросом.
К семнадцати годам Рессу дважды приглашали прислуживать во дворцах королевских приближенных. Высокая хромая девочка с кроткой улыбкой ангела нравилась всем: она знала свое место, ничему не противилась и всегда улыбалась.
Через год ее ради смеха выкупил барон Коум, и с тех пор черноволосую "богиню" перекидывали от одного благородного любовника к другому, проигрывали в кости, отдавали в уплату долга. Несколько недель она приходила к самому королю, но тот, осознавая, что ему не по чину приближать простолюдинку, отослал ее прочь.
Судьба женщины, медленно расстающейся со своей весной, не обученной даже шить и стирать, могла бы стать незавидной. Возвращение в бордель и редкие, но от того еще более болезненные побои завершили бы ее жизнь до роковой тридцатилетней отметки.
И все же боги оказались милосердны — покровитель не забыл любовницу и в виде поощрения пригласил на бал, где ее "заметил" герцог Дейн.
С той поры прошло неполных семь лет. Блез уже был немолод, а за это время Ресса смогла увидеть, как окончательно поседели его волосы и короткая бородка. Джеан, ровесница своего мужа, не увидела в молодой любовнице конкурентку и оставалась добра к ней даже после двух выкидышей Рессы, самым красноречивым образом доказавшим ее статус в хозяйском доме.
Она называла ее "госпожа Лето" за любовь к цветам и сладостям. Ресса, в свою очередь, понимала, что еще лет через десять-двенадцать, подбираясь к порогу пятидесятилетия, она получит новое прозвище, а с сединой появится еще одно.
Все правила хорошего тона были против того, чтобы бывшая проститутка жила в доме своего господина и ела с ним за одним столом. Герцог Дейн, близкий друг короля, имел полное право забыть обо всех правилах. Будь его жена против, он бы держал, как и все, свою красавицу в городе, купив ей дом и подобрав прислугу, но Джеан любила поговорить с Рессой, угощая ее пирожными и наблюдая, как непривычная к вину женщина хмелеет после второго бокала вина и звонко смеется над ее шутками.
В доме герцога у Рессы началась спокойная жизнь. При желании она могла бы и вовсе не покидать его, но книги и нечастые беседы за ужином — слишком скучное времяпровождение. Несмотря на свежие цветы, каждое утро стоящие в вазах у кровати, Ресса тосковала по зелени парков.
Одна из таких прогулок закончилась для нее плохо. Герцог нашел свою собственность через долгую неделю и не пожалел ни денег, ни времени, чтобы выходить ее, а обидчика, провинциального дворянчика, отправить в подземелья департамента дознания и правопорядка. Мальчишка оттуда уже не вышел, а Ресса через четыре месяца родила мертвого младенца.
Лекарь и личная повитуха герцогини долго беседовали с Блезом Дейном, пока не убедили его, обозленного и упрямого, что любовница-нимфа от природы не способна выносить ребенка. Выбор между полным воздержанием или снадобьем, лишающим женщин способности к зачатию, мог спасти ей жизнь.
Герцог, всегда привязывавшийся к людям и вещам, выбрал второе. Эликсир, сокращающий жизнь на десять, а то и больше лет, стоящий огромных денег, позволит его гибкой, нежной красавице оставаться с ним еще очень долго.
Это лучше, чем смерть от кровотечения. Ресса еще поблагодарит его.
Он пытался научить любовницу владению кинжалом, но та оказалась совершенно никчемной ученицей. Ее выдрессировали безукоризненно, привив неконтролируемый страх к оружию, а слабые руки не могли толком ударить даже по щеке. Ресса была обречена остаться идеальной вещью: прекрасной, безропотной и не способной на малейшее сопротивление.
Она так и не перестала гулять, хоть и очень удивилась, что господин не приказал ей не покидать дом. До самой темноты она бродила в садах около реки, но больше никто не пытался причинить ей вред.
О том, что всюду за ней тайком следуют два солдата, выбранные из городской стражи, герцог ей так и не сказал.
***
Богиня шла по улицам, любуясь зажженными фонарями, соревнующимися в яркости света с похожими на маленькие солнца магическими шарами. Их отсветы плясали в переплетенных волосах, черном жемчуге и вышивке на многослойном платье. Босые ноги ныли от усталости и неровных камней, а слабое правое колено норовило подогнуться прямо на мосту. Тяжело дыша, госпожа Лето подошла к перилам и наклонилась, поджимая ногу.
В темной воде плясали звезды и огни — золотые и белые. Из окон ее комнаты в герцогском дворце не было видно этой красоты.
Этим вечером в город пришла прохлада, немного разогнавшая загустевший зной. От острого и пряного запаха цветов шумело в висках, и если бы женщина умела, то бросилась бы танцевать, перетерпев и боль, и неудобство оплетающего ноги платья. Она бы пела, если бы умела. Она бы...
Мечтать — то, что Ресса себе почти не позволяла. Так можно домечтаться и до того, что ты совсем не шлюха, пользующаяся милостью господина и госпожи, и что мать не ненавидела тебя за уродство, и что не слышишь странные вещи, которые никто, кроме тебя, заметить не способен.
Нет. Домой. Сейчас же.
Уже перебравшись через мост и позволив стражам под руку проводить себя через парк до самых дверей, Ресса обернулась, пытаясь разглядеть бело-желтые огоньки, но их свет терялся за деревьями.
Ночью, после того, как служанки расплели ее волосы, смыли с тела пыль и пот и забинтовали колено, после недолгих любовных ласк, она лежала в своей постели, позволяя герцогу Дейну гладить себя по груди и рукам.
— Ты снова уходила в город. — Короткая бородка защекотала плечо, и Ресса покорно подставила шею. Сегодня ее хозяин был слишком бодр, и это пугало. — Чего тебе не хватает?
— Я видела девочку, — отозвалась Ресса, и герцог не сдержал усталого вздоха. — Дочь прачки. И других детей.
Она любила говорить о детях, и их самих, кажется, боготворила. Если бы наследники Блеза были хотя бы подростками, он позволил бы Рессе возиться с ними. Купить младенца у нищенки и подарить любовнице? Тогда она точно сойдет с ума, и чтобы оторвать ее от колыбели, придется применять силу. Нет, эта ее страсть не доведет до добра...
— А еще я видела фонари в отражении озера, — прибавила женщина тем же тоном, поворачиваясь набок и подставляя под поцелуи грудь. Пальцы гладили изрезанное морщинами лицо почти с нежностью. — Видела звезды, брошенную лодку и выводок спящих щенков.
Она охнула, едва успев закончить фразу, когда герцог перевернул ее на живот и навалился сверху, зарываясь лицом в распущенные волосы. Ресса подавила приступ дрожи и схватилась за резное изголовье. Ей можно было не бояться кричать, но она старалась стонать в подушку и плакать в нее же. Любви не хотелось, хоть герцог Дейн и был ласков с ней и заботлив, а возражать не полагалось.
На этот раз герцог поднялся сразу после того, как закончил. Погладив взмокшую спину любовницы, он принялся обтираться влажным полотенцем и не сразу расслышал заданный вопрос.
— Вы ведь не любите особняк Ла Силвио?
— Не люблю, — согласился мужчина, наливая себе вина, разглядывая заворочавшуюся на кровати Рессу и не понимая, как хоть кто-то может поднять руку на это чудо.
Ресса улыбнулась ему и села, с болезненной осторожностью разводя ноги пошире.
— Подарите мне его, — попросила она, с преданностью заглядывая в белеющее в темноте лицо. — Там меня никто не обидит, там лес, ручьи... там никто не будет заставлять меня бояться.
Последний аргумент оказался решающим. Его хрупкая, беззащитная Ресса пугается всякого, кроме своего господина. И не напрасно.
— Я буду приезжать к тебе, — пообещал герцог, с некоторым изумлением понимая, что поспешил уходить. Мысли о том, что никто, кроме него, не обладает этой летней богиней, заставили низ живота приятно потяжелеть. — Обещаю, Ресса.
Женщина со страхом смотрела на приближающегося господина, но губы ее улыбались. Как и всегда.